– Я здесь не по просьбе мамы, – сказал он.
Она посмотрела на него, и он почувствовал то последнее, что ему допустимо было сейчас ощущать: что он победил. Но сейчас его талантам понадобится все внимание, нельзя отвлекаться. Он присел на край ее кровати и сделал вид, будто отпускает свою отцовскую сторону, принимая профессиональный нейтралитет. Как факир, который, глотая меч, передвигает свои внутренние органы. В мире возможно все.
– Это был твой первый раз? – спросил он, и беззвучно добавил – если можно так выразиться.
– Да.
– В этом нет ничего плохого, – сказал он. – Никогда не позволяй забивать себе голову, что это плохо.
– Хорошо, – произнесла Лита.
– Но… ты должна понимать нашу обеспокоенность. Понимаешь, милая… Все дело в незнании. Ты должна понять, каково нам было не знать, где ты находишься.
– Но дело не в этом, – возразила она. – Все дело в Питере. И именно поэтому я никому не сказала где я. Потому что не хотела врать вам, но знала, что вы отреагируете именно так. По крайней мере, она – точно.
Он скрыл свое удовольствие при этом уточнении.
– Она такая же поверхностная, как все остальные, – сказала Лита. – То же самое с Романом. Это подтверждает предвзятость. Она уже все решила и будет видеть только то, что подтверждает ее правоту.
– Я должен свериться со своими сводами родительских правил, но не уверен, что тебе можно разбрасываться терминами о предвзятости, – ответил он.
Пластичная нить свернулась на ее одеяле и, вытянув ее, он позволил ей свернуться вновь.
– И, – продолжил он, – я должен тебя спросить, как много ты знаешь об этом парне?
Он мог заметить, как это тронуло ее, по глазам, в которых читалось практически физическое сопротивление.
– Лита, я слышал кое-что, – сказал он. – И это кое-что чаще всего рассказывают именно о нем. Сейчас, я стараюсь оградить себя от преждевременных заключений, но у этого молодого человека довольно странная репутация.
Она молчала, и он не был уверен, что это признак проигранного сражения. Есть ли какой-то способ обсудить все, не заставляя ее возненавидеть его? Если цена этому – поражение, он это переживет.
Но затем она посмотрела на него своими стеклянными глазами и сказала:
– Папа, я люблю его.
Он ничего не ответил. Его глаза тоже остекленели.
– Люди видят то, что хотят видеть, – продолжила Лита. – Они видят кого-то, как Питер, и используют его в качестве чистого листа, на который можно наложить все, чего они боятся. Ты же знаешь, какими бывают люди.
Он знал. Но также он знал эту маленькую девочку, говорившую с ним с неземным авторитетом, что, скорее всего, было признаком возможного безумия.
Он положил руку на кровать. Она положила руку поверх. Они молчали. Открылась дверь, и вошла Мэри. Это было похоже на вторжение. Возникло ощущение, что кто-то вторгся на их частную собственность. Он надеялся, что Лита не уберет свою руку и она не убрала. Итак…
– Звонила Оливия, – сказала Мэри.
Вот в чем было дело. Он знал, что последует дальше, что ждало его все эти дурацкие годы, но, несмотря на неизбежный рок, которого он ждал, он все еще не был готов встретиться с этим лицом к лицу, но был окрылен. Окрылен, потому что не в его силах было бросить ее.
Он держал руку дочери и ждал, когда это произойдет.
– Роман в коме, – сказала Мэри.
* * *
Роман находился на чердаке Дома Годфри. Прайс сказал Оливии, что его ЭКГ стабильна, но он упорно настаивает не переводить его домой. Этот совет был проигнорирован. Шелли настояла на том, что хочет, чтобы он был с ней на чердаке, и получила согласие матери. Шелли сама перенесла туда его кровать. И теперь он лежал на ней в больничном одеянии. Они стояли подле него – Годфри и Оливия, и девочки. Годфри посмотрел на парня: племянник лежал перед ним, но ему не хватало того эффекта присутствия, которое отличает обычного спящего человека. Воспоминания и запахи этого чердака, так знакомые с детства, мешали ему дышать полной грудью, и он попросил Оливию спуститься с ним вниз. Девочки остались. Лита подняла взгляд на Шелли. Глаза Шелли были озабоченно вытаращены и казались такими же твердыми, как кварц. Лита обхватила руками талию Шелли. Ее руки не смогли сцепиться сзади.
Годфри и Оливия стояли в патио. Свет датчиков движения отбрасывал от них худощавые тени на лужайку.
– Ему нужно быть в больнице, ты это понимаешь? – спросил он.
– Он останется здесь, – твердо заявила она.
Годфри посмотрел на вытянутого мужчину – свою тень на траве. Он говорил ей однажды, очень давно, что без промедления заберет от нее детей, если ему только покажется, что на то есть причина. Но в данных обстоятельствах, где вмешательство полностью оправдано, он не испытывал никаких иллюзий насчет своей совести и неисполнения обещания.
– Как это произошло?
– Передозировка. Он был под кайфом и устроил сцену в Институте.
– Зачем он приходил туда? – спросил Норман.
– Я не знаю.
Он нажал пальцем на вершину пирамидки, украшающей край перил.
– Оливия, скажи мне правду, – сказал он. – Ты что-нибудь знаешь о проекте Уроборос?
– Я говорила тебе, я знаю о том, что там происходит, не лучше тебя. Это имеет какое-то отношение к Роману?
– Зачем он приходил туда? – повторил Годфри. – Там что-то произошло, ты не можешь вести себя, будто ничего не произошло.
Она повернулась к нему и посмотрела с отсутствующим, что было по его опыту для нее непривычно, взглядом. В ее глазах была полнейшая пустота.
– Норман, последнее, что меня сейчас заботит – это действие, – ответила она.
Она прикурила сигарету. Свет датчиков ушел в другом направлении. Огонек сигареты осветил слезы на ее щеках.
– Лив, – сказал он. Он не называл ее этим вопиющим омофоном[8] очень долгое время.
– Лив, Лив, Лив, – произнес он, качая головой.
* * *
Этой ночью, после полуночи, зазвонил телефон Годфри.
– Здравствуй, – ответил он, а затем, – О, ради Бога… – и потом, – нет-нет, я уже еду. Он положил трубку, повернулся к Мэри и начал было оправдываться, но не закончил; это было излишне. Ее безразличие насчет его неожиданного бегства из их постели вызвало в нем болезненный импульс, желание закончить объяснение. Он завис над ней, сжав ее руку, и сказал, что вернется так скоро, как сможет. Она показала ему, что нет нужды пытаться говорить правдивее, чем есть на самом деле.
Реабилитированный, он второй раз за день поехал к Дому Годфри и залез в другую постель, после чего началась их с Оливией деятельность , которой не было долгие годы, с тех пор как последний раз он называл ее сокращенным именем. Они спали вместе. Фраза, которую он никак не мог понять, в качестве эвфемизма для секса, словно слово трахаться несло в себе больше сложностей и последствий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});